Но все это были мелочи, которые следовало только не забыть отразить в отчете. Одновременно Чанышев понимал, что институт старался максимально снизить цену производимого оборудования в условиях жесткой конкуренции. Обычно такие недоработки устраняются уже после принятия приборов на вооружение, когда цену поднять уже будет возможно без проблем с конкурсными условиями.

– Пробуем? – спросил старший лейтенант Сломов, водрузив шлем на голову и завершив подсоединение всех проводов связи.

– Тебе шлем по размеру доставили? – поинтересовался командир.

– Чуть-чуть великоват. Размера на три. Боюсь, будет на глаза падать.

– Вот и я о том же. Подтяни ремни. Размер легко регулируется.

Сломов быстро разобрался с системой ремней и улыбнулся:

– Я думал, как у обычной каски. Под подбородком потуже затягиваешь, и на голове не елозит. Так, конечно, удобно. Пробуем?

Чанышев завершил подключение своего шлема. На корпусе самой рации в кармашке нажал утопляемую со щелчком клавишу. В ушах раздался слабый, но характерный эфирный треск, будто где-то неподалеку шуршали тонкой папиросной бумагой…

Глава вторая

– Бедный мой верный друг… Потерпи, потерпи. Ты же мужчина, ты умеешь терпеть. Я понимаю, что тебе больно. Пуля мне предназначалась, а досталась тебе. Меня бы она убила сразу. Но ты знал, что она меня убьет, потому забрал ее себе. Я никогда не забуду этого. Ветер, Ветерок ты мой…

Когда Ветру досталась пуля в заднюю часть крупа, сам конь никак не показывал своего состояния, только вздрогнул после попадания. И Роберт Ильханович не имел даже времени на то, чтобы осмотреть рану коня. Он осмотрел ее только тогда, когда разделался со своими преследователями. С сожалением при этом отметил, что полицейский, который был убит в машине, ногаец, а не дагестанец. Лицо говорило само за себя, но Арсланбеков все же залез убитому в карман, вытащил документы. И почувствовал боль. Он не хотел убивать своих соплеменников, даже тех, кто против него. Но он не видел, кто сидит в машине. Больно было ощущать свой промах, но исправить уже ничего невозможно, и Роберт Ильханович просто постарался не думать об этом и заспешил к коню, памятуя, что тому досталась пуля. Ветер стоял на том же самом месте, где оставил его хозяин. Пуля застряла в его сильном крупе и вошла, видимо, глубоко в мышцы. Однако благородное животное не подавало виду, что ему больно. И только когда Роберт Ильханович подошел спереди, обнял коня за морду и стал говорить с ним, из правого глаза коня выкатилась слеза. Ветер всегда хорошо понимал слова. Может быть, не так, как понимают их люди, не символами, а образами, но понимал. Лошадь – одно из немногих животных, которое умеет плакать настоящими слезами [4] . Тем не менее следовало ехать. Путь предстоял долгий. По пути, еще в своих степях, был дом, в котором можно было найти ветеринара. Хотя обращаться к этому человеку Роберту Ильхановичу не хотелось. Ветеринар уже давно и сильно пил. Что он сможет сделать дрожащими руками? Тем не менее дальше ветеринара-ногайца уже не найдешь, а к дагестанцам обращаться Арсланбеков не хотел: они могли сдать его полиции. Только ногаец не выдаст другого ногайца. Даже личного врага не выдаст.

– Поедем, Ветер? Сможешь меня нести? – спросил он коня.

Ветер закивал головой, то ли соглашаясь, то ли отгоняя надоедливую муху. Но какие мухи могут быть в декабре! Конечно, конь соглашался. И все же сначала Роберт Ильханович просто повел его в поводу, часто оглядываясь и стараясь определить, сильно ли Ветер страдает от ранения. Ветер не показывал никаких страданий. Он вообще был терпеливым животным. С одной стороны, это хорошо, с другой – плохо. Никогда не узнаешь, что конь болен. А запущенную болезнь лечить труднее.

Выбравшись из ручья, они пересекли заросли ивняка, прошли через заросли можжевельника, еще добрую сотню метров, поднимались на холм, с которого хорошо было видно стоящую на том берегу полицейскую машину и даже тела убитых полицейских. И только уже на вершине холма, перед спуском, Роберт Ильханович вскочил в седло и, протянув руку, нежно и подбадривающе потрепал коня по морде. Кожа Ветра вздрогнула. Он ощутил прикосновение хозяина и отозвался благодарностью.

Гнать коня Роберт Ильханович не хотел. При быстрой езде кровь разгоняется сильно и рана начинает кровоточить. А он самостоятельно не может даже кровотечение остановить. Правда, пока рана кровоточить почти перестала, тем не менее лучше не допускать, чтобы она открылась, нужно поберечь любимое животное. И Арсланбеков ехал медленно, почти отпустив повод и лишь изредка подергивал его, подправляя направление.

Останавливаясь каждый час пути и проверяя рану Ветра, Роберт Ильханович направлялся к дому ветеринара. Вообще-то это было село. Но оно, по ногайскому обычаю, было разбросано широко в разные концы своими дворами, и порой, чтобы добраться от одного дома до другого, требовался целый час. А дом ветеринара назывался ветеринарной станцией. Туда и подъехал Арсланбеков в середине дня. Ветеринар, похоже, увидел его в окно и вышел встретить. Придержал Ветра, пока Роберт Ильханович спешивался, и сразу, несмотря на заметную мутность своих опухших глаз, заметил кровь на крупе.

– Роберт Ильханович, пуля… – определил ветеринар.

– Пуля, – согласился Арсланбеков, но не стал объяснять, при каких обстоятельствах был ранен конь. Да это и не нужно было. Бекберди Зулкарнаевич Есенеев и без того знал, что случилось с директором школы, которого он сразу узнал и назвал по имени-отчеству. Сын ветеринара был учеником Арсланбекова.

– Подождите…

Бекберди Зулкарнаевич ушел в дом и быстро вернулся со своим рабочим саквояжем. Саквояж поставил на древесную колоду у стены и раскрыл широкие ворота рабочего сарая. Зажег свет, показывая, что работать будет внутри.

– Заводите на станок.

– А что с ним делать будем? – спросил Арсланбеков.

– Сначала посмотрим, глубоко ли пуля сидит. Вообще-то извлекать нужно. Резать…

– Может, под общим наркозом? – предложил Роберт Ильханович.

– После общего наркоза ваш Ветер три дня отлеживаться будет. Лошадь не человек, на животное общий наркоз может плохо подействовать. А вам, как я понимаю, нельзя долго в одном месте находиться.

Оказывается, Бекберди Зулкарнаевич Есенеев даже имя коня знал. И Арсланбеков посмотрел на ветеринара с легким изумлением. Тот взгляд понял неправильно.

– Нет, я могу, конечно, спрятать вас у себя так, что не найдут, даже если искать будут. Но Ветра мне не спрятать. Заводите его на станок…

Станок представлял собой просто деревянную площадку с четырьмя столбиками по углам. К этим столбикам обычно привязывались ноги животного, с которым ветеринар работал.

– Енали… – громко позвал Бекберди Зулкарнаевич.

Его сын вышел из дома, вежливо и с уважением поздоровался со своим бывшим директором школы и остановился напротив морды коня.

– Ветер… Ветер… – погладил он коня по загривку.

Ветер раздул широкие ноздри, втягивая воздух и, видимо, узнавая Енали по запаху. Роберт Ильханович вспомнил, что Енали был среди тех мальчишек, которым он разрешал в школе ухаживать за своим конем. И Ветер помнил этот запах, помнил, наверное, и прикосновение этих рук. Роберт Ильханович читал когда-то, что нюх у лошади в два раза сильнее собачьего, и она могла бы лучше любой ищейки ходить по следу, если бы была ростом с собаку. И память по-собачьи надежная может узнать человека даже через много лет. Ветер узнал Енали, это было очевидно.

– Енали, фиксируй Ветра… – приказал отец своему молодому помощнику.

Мальчик легко справился с работой. Ветер доверял его рукам.

А в руках ветеринара появился длинный и тонкий металлический штырь.

– Сейчас рану прозондируем… – прокомментировал Бекберди Зулкарнаевич свои действия и ввел зонд в рану.

Ветер заволновался. Ему было больно, и Роберту Ильхановичу пришлось подойти к животному и обнять его, чтобы успокоить.